Английская поэзия и проза в Списке Иосифа Бродского
5 февраля 2024Особое место Иосифа Бродского (1940 – 1996) на Олимпе отечественной литературы никто уже не оспаривает, а тексты поэта-нобелиата (в том числе и его эссеистика), неизменно занимают первые места в читательском предпочтении уже с конца 80х. Многие строчки стихотворений поэта-изгнанника стали достоянием коллективной памяти миллионов читателей разных поколений. Весомость же его авторитета подтверждается и интересом к тем библио-рекомендациям, что в порядке преподавательской необходимости он составил для студентов заокеанских колледжей, в которых вёл занятия по русской литературе в её поэтическом преломлении. Но так называемый «список Бродского» представляет срез не русской, а мировой словесности в почти сотню имён и текстов от «Гильгамеша» до книги Элиаса Каннети «Масса и власть». Список этот стал настольным руководством для погружения в мир литературы и философии для многих молодых людей по всему миру.
Впрочем, рекомендательный список гения самообразования, которым был Иосиф Бродский, бросивший школу в середине восьмого класса и прошедший свои «университеты» фрезеровщиком на заводе «Арсенал», санитаром в морге, в кочегарке одной из ленинградских бань, а также во многих геологических и археологических экспедициях, представляет именно его читательский опыт открытия мировой культуры и истории. И в этом неакадемическом подходе к программе чтения, конечно, зияют большие лакуны – то, что не пришлось открыть самому Бродскому и, соответственно, рекомендовать к знакомству слушателям университетских курсов, которые он вёл с середины 1970-х до середины 1990-х годов.
В этом списке нет ни «Дхаммапады» с жемчужинами проповеди Будды, ни «Лунь Юя» с мудрыми наставлениями Конфуция, ни священной книги ислама, вдохновившей два столетия назад Пушкина на конгениальные строки «Подражания Корану». Литература Востока представлена здесь лишь двумя названиями – эпической по объёму «Махабхаратой», и «Бхагавадгитой», которая фактически является всего лишь её частью, пускай и в виде особо почитаемого откровения Кришны. Вообще же, в наши дни книжные рекомендации Иосифа Александровича ретивцы «борьбы с колониализмом» могли бы обвинить в непреодолённом европоцентризме, ведь 90% в них составляют книги авторов Старого Света. Особое же пристрастие, судя по его рекомендациям, автор гениальных «Писем римскому другу», имел к античной литературе, но далее мы рассмотрим более скромную по объёму часть этого «списка» – тексты англоязычных авторов.
Следует заметить, что и английский язык будущий поэт-лауреат (а это годичное звание даётся американским конгрессом самым выдающимся стихотворцам) освоил самостоятельно, так как в табелях успеваемости нескольких ленинградских школ, по которым он путешествовал «благодаря» своим неуспехам в учёбе, по этому предмету он имел твёрдый «неуд». Но именно интерес к непереведённым англоязычным авторам и книгам подтолкнул Иосифа Александровича к упорству в овладении языком уже за пределами школьного курса английского, позволив ему открывать для себя многое из непереведённого на русский, а главное читать великие тексты в оригинале.
И если Шекспир (в списке Бродского указаны его «Гамлет», «Макбет», «Генрих V» и «Антоний и Клеопатра») был прекрасно русифицирован в замечательных переводах Лозинского, Щепкиной-Куперник, Пастернака и многих других, то, к примеру, наследие поэтов-метафизиков (metaphysical poets) XVII столетия было terra incognita для отечественных читателей оттепельного времени, на которое пришлись молодые годы нелицензированного официальными инстанциями поэта.
По доносу одного из завистников Иосиф Александрович в 1964-м был даже осуждён как «тунеядец» на пять лет принудительных работ в отдалённой местности. Хотя автор «Большой элегии Джону Донну» к тому времени был уже вполне признанным переводчиком, заключившим даже договор о подготовке для академической серии «Литературные памятники» переводов из текстов героя своего знаменитого стихотворения и его собратьев по метафизическому направлению английской поэзии. Этому проекту не суждено было сбыться, но мы понимаем, что в список Бродского Джон Донн, Эндрю Марвелл, Джордж Херберт и Ричард Крошоу попали совсем не случайно. Как столь же не случайным автором является здесь и Джон Мильтон с его эпической поэмой на библейский сюжет «Потерянный рай».
Из текстов же английского средневековья Бродский рекомендовал лишь поэму «Беовульф» – одиноко возвышающуюся вершину англо-саксонской литературы времён расцвета поэзии скальдов. А вот бесподобные «Кентерберийские рассказы» Джефри Чосера, которого называют «отцом английской поэзии» и одним из основоположников литературного языка жителей Туманного Альбиона, профессор Бродский почему-то не включил в свой список. Кстати, русский перевод этого английского «декамерона», написанного стихотворным размером, был опубликован ещё в 1946 году и надо полагать делался в годы Второй мировой войны Иваном Кашкиным и Осипом Румером в качестве приношения Великобритании как союзницы по антигитлеровской коалиции.
Из титанов классической английской прозы Иосиф Бродский выделил всего двух авторов – Джонатана Свифта с его бессмертным «Путешествием Гулливера» и основоположника литературного сентиментализма Лоренса Стерна, и его главный роман «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», изобилующий ассоциациями с текстами вышеупомянутых поэтов-метафизиков. И опять же приходится разводить руками, не имея возможности объяснить отсутствие в его «Списке книг, которые должен прочесть каждый» таких бесспорных классиков века Просвещения как Генри Филдинг с его «Историей Тома Джонса, найдёныша», Оливера Голдсмита с его сборником сатирических эссе «Гражданин мира» и, к примеру, таких классиков XIX столетия, как Уильям Теккерей и Чарльз Диккенс (впрочем, последнего он позже особо упомянет в своей нобелевской лекции).
Весьма презентабельно представлены в списке английские философы и их сочинения: Фрэнсис Бэкон и Дэвид Юм без указания конкретных текстов, «Левиафан» Томаса Гоббса, «Второй трактат о правительстве» Джона Локка, главная книга основоположника классической политэкономии Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов» и, наконец, известные труды классика английской философии XX века Карла Поппера «Логика научного открытия» и «Открытое общество и его враги».
Включил в свой список великий поэт и классика исторического цеха, англичанина Эдуарда Гиббона с его монументальной «Историей упадка и разрушения Римской империи». Английская поэзия была представлена такими именами как Томас Харди, Уильям Батлер Йейтс, Томас Стернз Элиот; последнему русский поэт посвятил эпитафию.
В декабре 1987 года, в своей нобелевской лекции в Стокгольме И.А. Бродский так обосновал важность духовного обогащения литературными текстами:
И авторы, включённые поэтом-нобелиатом в свой рекомендательный список, могут помочь нам сохранить в сердце неприкосновенный запас человечности.
Английские поэты в рекомендациях Иосифа Бродского
Томас Харди
Thomas Hardy / Томас Харди (1840 – 1928) – крупнейший английский писатель и поэт поздневикторианской эпохи. Репутация великого поэта начала XX века закрепилась за Харди лишь в 50е годы, благодаря усилиям американского поэта Филипа Ларкина.
When the Present has latched its postern behind my tremulous stay,
And the May month flaps its glad green leaves like wings,
Delicate-filmed as new-spun silk, will the neighbours say,
“He was a man who used to notice such things”?
If it be in the dusk when, like an eyelid’s soundless blink,
The dewfall-hawk comes crossing the shades to alight
Upon the wind-warped upland thorn, a gazer may think,
“To him this must have been a familiar sight.”
If I pass during some nocturnal blackness, mothy and warm,
When the hedgehog travels furtively over the lawn,
One may say,
“He strove that such innocent creatures should come to no harm,
But he could do little for them; and now he is gone.”
If, when hearing that I have been stilled at last,
they stand at the door,
Watching the full-starred heavens that winter sees,
Will this thought rise on those who will meet my face no more,
“He was one who had an eye for such mysteries”?
And will any say when my bell of quittance is heard in the gloom,
And a crossing breeze cuts a pause in its outrollings,
Till they rise again, as they were a new bell’s boom,
“He hears it not now, but used to notice such things?”
Когда Время за гостем неловким запрет ворота
И порывистый май, как птенец, молодою листвою заплещет,
Шелковистой и свежей, — скажут ли люди тогда:
«Он любил и умел замечать подобные вещи»?
Если это случится в потемках, когда над горой
Припозднивший ястреб, как тень, проскользит невесомо,
Может, кто-то подумает, глядя в сумрак сырой:
«Это зрелище было ему, конечно, знакомо».
Если это случится в мотыльковую, теплую ночь,
Когда ежик бредет своей лунной опасной дорогой,
Может, кто-нибудь молвит:
«Он жалел и желал бы помочь
Каждой твари на свете; но мог он, конечно, не много.
Если слух долетит до друзей,
когда будут они
На декабрьские звезды с веранды своей любоваться,
Пусть припомнят, на эти бессчетные глядя огни:
«Вот кто вправду умел на земле чудесам удивляться».
И когда колокольчика отзвук, прощально звеня,
Смолкнет, ветром оборван, и снова вдали затрепещет,
Словно это другой колокольчик, — скажет ли кто про меня:
«Он умел, как никто, замечать и ценить эти вещи»?
[Перевод Григория Кружкова]
Уильям Батлер Йейтс
William Butler Yeats / Уильям Батлер Йейтс (1865 – 1939) – англоязычный ирландский поэт и драматург. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1923 года. Пиетет литературного кумира Бродского У.Х. Одена к У.Б. Йейтсу, видимо, наследовался и нашим поэтом-нобелиатом.
The unpurged images of day recede;
The Emperor’s drunken soldiery are abed;
Night resonance recedes, night-walkers’ song
After great cathedral gong;
A starlit or a moonlit dome disdains
All that man is,
All mere complexities,
The fury and the mire of human veins.
Before me floats an image, man or shade,
Shade more than man, more image than a shade;
For Hades’ bobbin bound in mummy-cloth
May unwind the winding path;
A mouth that has no moisture and no breath
Breathless mouths may summon;
I hail the superhuman;
I call it death-in-life and life-in-death.
Miracle, bird or golden handiwork,
More miracle than bird or handiwork,
Planted on the starlit golden bough,
Can like the cocks of Hades crow,
Or, by the moon embittered, scorn aloud
In glory of changeless metal
Common bird or petal
And all complexities of mire or blood.
At midnight on the Emperor’s pavement flit
Flames that no faggot feeds, nor steel has lit,
Nor storm disturbs, flames begotten of flame,
Where blood-begotten spirits come
And all complexities of fury leave,
Dying into a dance,
An agony of trance,
An agony of flame that cannot singe a sleeve.
Astraddle on the dolphin’s mire and blood,
Spirit after spirit! The smithies break the flood,
The golden smithies of the Emperor!
Marbles of the dancing floor
Break bitter furies of complexity,
Those images that yet
Fresh images beget,
That dolphin-torn, that gong-tormented sea.
Отхлынул пестрый сор и гомон дня,
Спит пьяная в казармах солдатня,
Вслед за соборным гулким гонгом стих
И шум гуляк ночных;
Горит луна, поднявшись выше стен,
Над всей тщетой
И яростью людской,
Над жаркой слизью человечьих вен.
Плывет передо мною чья-то тень,
Скорей подобье, чем простая тень,
Ведь может и мертвец распутать свой
Свивальник гробовой;
Ведь может и сухой, сгоревший рот
Прошелестеть в ответ,
Пройдя сквозь тьму и свет,—
Так в смерти жизнь и в жизни смерть живет.
И птица, золотое существо,
Скорее волшебство, чем существо,
Обычным птицам и цветам упрек,
Горласта, как плутонов петушок,
И яркой раздраженная луной,
На золотом суку
Кричит кукареку
Всей лихорадке и тщете земной.
В такую пору языки огня,
Родившись без кресала и кремня,
Горящие без хвороста и дров
Под яростью ветров,
Скользят по мрамору дворцовых плит:
Безумный хоровод,
Агония и взлет,
Огонь, что рукава не опалит.
Вскипает волн серебряный расплав;
Они плывут, дельфинов оседлав,
Чеканщики и златомастера —
За тенью тень! — и ныне, как вчера,
Творят мечты и образы плодят;
И над тщетой людской,
Над горечью морской
Удары гонга рвутся и гудят…
[Перевод Григория Кружкова]
Томас Стернз Элиот
Томас Стернз Элиот (1888 – 1965) – американо-британский поэт, драматург и литературный критик, представитель модернизма в поэзии. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1948 года. Иосиф Бродский откликнулся на кончину поэта-нобелиата большой элегией «На смерть Т.С. Элиота» (1965)
Webster was much possessed by death
And saw the skull beneath the skin;
And breastless creatures under ground
Leaned backward with a lipless grin.
Daffodil bulbs instead of balls
Stared from the sockets of the eyes!
He knew that thought clings round dead limbs
Tightening its lusts and luxuries.
Donne, I suppose, was such another
Who found no substitute for sense,
To seize and clutch and penetrate;
Expert beyond experience,
He knew the anguish of the marrow
The ague of the skeleton;
No contact possible to flesh
Allayed the fever of the bone.
. . . . .
Grishkin is nice: her Russian eye
Is underlined for emphasis;
Uncorseted, her friendly bust
Gives promise of pneumatic bliss.
The couched Brazilian jaguar
Compels the scampering marmoset
With subtle effluence of cat;
Grishkin has a maisonnette;
The sleek Brazilian jaguar
Does not in its arboreal gloom
Distil so rank a feline smell
As Grishkin in a drawing-room.
And even the Abstract Entities
Circumambulate her charm;
But our lot crawls between dry ribs
To keep our metaphysics warm.
О смерти Вебстер размышлял,
И прозревал костяк сквозь кожу;
Безгубая из-под земли
Его звала к себе на ложе.
Он замечал, что не зрачок,
А лютик смотрит из глазницы,
Что вожделеющая мысль
К телам безжизненным стремится.
Таким же был, наверно, Донн,
Добравшийся до откровенья,
Что нет замен вне бытия
Объятью и проникновенью,
Он знал, как стонет костный мозг,
Как кости бьются в лихорадке;
Лишенным плоти не дано
Соединенья и разрядки.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Милашка Гришкина глаза
Подводит, чтобы быть глазастей;
Ее привольный бюст — намек
На пневматические страсти.
В лесу залегший ягуар
Манит бегущую мартышку
При помощи кошачьих чар;
У Гришкиной же свой домишко;
Волнообразный ягуар
В чащобе душной и трясинной
Разит кошатиной слабей,
Чем крошка Гришкина в гостиной.
Прообразы живых существ
Вкруг прелестей ее роятся;
А мы к истлевшим ребрам льнем,
Чтоб с метафизикой обняться.
[Перевод Андрея Сергеева]
